Воспоминания
бывшего командира отделения 3-го взвода 8-й роты 3-го стрелкового полка 2-й дивизии народного ополчения г.Ленинграда
Георгия Романовича Лопина
(студент ЛИСИ)

июнь и июль месяцы 1941 года


   
Помнится, кажется, 30 июня вечером, возвращаясь с практики, мы встретили Сашу Комягина. Он предложил нам на другой день явиться в Ленинский райком комсомола на приём к второму секретарю, который и предложил нам идти на партийно-политическую работу в Армию.
1-го июля мы с Женей [Черногубовым] отправились на Лермонтовский проспект, в здание средней школы, где застали большое скопление таких же молодых парней, как и мы. Проходили мандатную и медицинскую комиссии. Пришлось очень долго дожидаться своей очереди. Женя прошёл, а меня забраковали, из-за сильно увеличенной селезёнки и дали на месяц отсрочку (всё из-за малярии). В общежитие мы шли молча, почти не разговаривая, я сильно переживал свою неудачу.
3-го июля мы слушали по радио выступление Сталина, в котором война об`являлась Отечественной, призывалось организовывать партизанские отряды и Народное ополчение в Москве и Ленинграде. В тот же день в институте и общежитии этот вопрос живо обсуждался. Мы решили идти добровольцами в армию народного ополчения. Пошли в райвоенкомат, но там пробиться было невозможно. Не помню хорошо, но кажется, Саша Комягин выяснил, что из райвоенкомата будет прислан уполномоченный для приёма заявлений непосредственно в институте.
События происходили настолько стремительно и бурно, что хронологическую последовательность их восстановить теперь невозможно.
Помню, в помещении на территории архитектурного факультета выставили стол, за которым сидел уполномоченный и принимал от нас заявления. Заявления наши состояли буквально из двух-трёх фраз. Нас приняли в ряды добровольцев. Дух патриотизма настолько был силён, что в эту кампанию были втянуты и девушки-студентки, но от них заявления не принимали, ссылаясь на то, что физически они слабее работниц с «Красного треугольника». Девчата плакали.
Вернувшись в общежитие я застал Женю, он переодевался в только что полученное обмундирование: тёмносиние диагоналевые бриджи, сапоги, зелёную шерстяную гимнастёрку, ремень и пилотку. Он в тот же день должен был явиться на сборный пункт. Набор их остался под названием «синебрючников». Я сказал ему о своём вступлении в армию. Мы простились и больше я его никогда уже не видел. Позднее мне писали, что он погиб в боях под Москвой.
Надо сказать, что многие товарищи, которые не пошли добровольцами, стали как-то отчуждаться, избегать встреч. Отставать им было не совсем удобно. Таковыми оказались близкие товарищи: Николай Коренев и Натан Цейтлин. Особенно первый. Он жил с нами в одной комнате, но когда речь зашла о вступлении в Армию, он замолчал и стал избегать с нами встреч. Когда мы приходили в общежитие, его обычно ещё не было. Он приходил, когда мы уже спали, и уходил очень рано, когда мы ещё не поднимались. Держался он замкнуто и старался отмалчиваться. Добровольцем он так и не пошёл, а много позже, когда я был уже в госпитале по ранению, он прислал письмо моим родителям. Жил он где-то в Архангельской области и в армии почему-то не служил. О его судьбе я больше ничего не знаю. Другой товарищ, Натан Цейтлин, так же отстал от нас. Я как-то встретил его перед самым выездом на фронт. Спросил его, почему он не с нами. Отвернувшись он долго молчал, а потом промолвил: «Куда уж мне в Армию». У него чувствовалось подавленное настроение, но, видимо, сделать он с собой ничего не мог.
Были и другие товарищи, которые решили поступить в военные академии. Не знаю, насколько им это удалось (председатель О.С.О. института Женя Соловьёв, Николай Саблин и др.)
Нас же набралось 43 человека, с разных факультетов, в большинстве были только что защитившие диплом инженеры и архитекторы, все комсомольцы, среди которых несколько членов партии. Кое-кто только что под`ехал из Прибалтики, где они проходили практику. Среди них был Игорь Клинов.
Пятого или 6-го июля нас поселили в здании средней школы на казарменное положение. Мы всем коллективом вошли в 3-й взвод, 3-й роты, 3-го стрелкового полка, 2-ой дивизии («Московской») Ленинградской Армии Народного Ополчения.

Построили. Рассчитались по порядку номеров. По команде первый, одиннадцатый, двадцать первый, тридцать первый, вышли из строя. «Будете командирами отделений». Я был одиннадцатый. Так волею случая я стал командиром отделения, получил два треугольника на петлицы.
Начались занятия, в основном – строевые. Питались мы в ресторане, кажется на Невском, куда ходили строем ежедневно три раза и обязательно с песней, впереди помощник командира взвода – Лёва Руцко, а за ним мы взводной колонной. Пели разные песни, но больше всего любили новую: «Вставай страна огромная…»
Так жили мы, сколачиваясь в боевую единицу.

Нам выдали хлопчатобумажное обмундирование, пилотки, а на ноги ботинки с обмотками, с которыми, первое время, было много смеха и курьёзов.
11-го июля, вечером, нас вооружили. На отделение мы получили: один пулемёт «Дегтярёва», одну снайперскую винтовку «С.В.Т.» и семь боевых винтовок старого образца (Мосина), по пять или шесть обойм боевых патронов на винтовку, три или четыре диска на пулемёт \(и каждому – малая сапёрная лопата)/.
Мы были предупреждены о том, что по тревоге выедем на фронт. Надо сказать, что настроение было боевое. Что такое бой, мы, конечно, смутно представляли.
Ждать пришлось недолго: утром 14-го июля 1945[очевидно, 1941] года нас вывели из казармы в полном снаряжении с оружием и мы впервые пошли колонной в составе 3-го стрелкового полка по улицам Ленинграда. Шли в колонне по восемь, это было внушительное зрелище, т.к. кадры солдат были отборные, народ рослый и молодой. Все подходы к Варшавскому вокзалу были забиты войсками. Посадка в эшелон длилась почти весь день. Здесь, около Варшавского вокзала, мы впервые увидели командира нашей дивизии полковника Угрюмова. Он стоял в окружении офицеров, пропуская войска, следующие на грузовые платформы к эшелонам. На взвод нам дали двухосный товарный вагон. В нашем эшелоне разместился весь батальон. Фамилии командиров батальона и роты – не помню. Да мы, собственно, и не успели с ними познакомиться.
После посадки в вагоны начались манёвры нашего состава: передвижка с вокзала на вокзал с продолжительными стоянками. Наконец, перед наступлением сумерек, поезд двинулся из Ленинграда. Только тогда мы узнали наш маршрут: нас везли в район Луги, откуда надвигалась грозная опасность Ленинграду.
Наш эшелон двигался всю ночь без огней, даже курить у дверей вагона было запрещено. Никто не спал. Около 2-х часов ночи на эшелон налетел немецкий самолёт. Поезд остановился и паровоз давал короткие гудки. Две сброшенные бомбы не попали в цель, после чего самолёт ушёл. Спас ночной мрак.
Большая опасность была в том, что по обеим сторонам железной дороги, на протяжении нескольких километров лежали штабелями разгруженные боеприпасы: ящики с патронами, минами, снарядами. Если бы бомбы попали в эти штабели, нетрудно предположить, чем бы всё кончилось. Эшелон пошёл дальше, а мы поздравляли друг друга с боевым крещением.
На рассвете поезд остановился в лесной местности. Последовала команда к разгрузке, что и было выполнено быстро и организованно. Батальон построился по-ротно невдалеке от полотна железной дороги. Командир роты, явившийся с совещания от командира батальона, сделал вводную: «Танки противника прошли в наш тыл, впереди моторизованная пехота и артиллерия».
Мы двинулись по указанному нам маршруту выставив со всех сторон походное боевое охранение. Во время следования на марше, командиры непрерывно проводили с нами тактические учения, но с наступлением жаркого дня сказалась наша неподготовленность к боевой службе солдата. Поная боевая выкладка: оружие, вещевые мешки, скатки шинелей, к тому же бессонная ночь, проведённая в товарном вагоне, привели к такому физическому изнурению, что во второй половине дня, многие спали на ходу, просыпаясь только тогда, когда наталкивались на впереди идущего, или, получая невольный толчок от сзади идущего.
Данные разведки, видимо, были неполные, т.к. нас несколько раз развёртывали в боевые порядки и мы ложились, поспешно окапываясь и маскируясь, что делали очень неумело. На одной из позиций, по склону довольно глубокой балки, я заметил, что почти все спят на своих местах. Такое положение было очень опасно. Я, перекликаясь с немногими справа и слева, старался воспрепятствовать ему.
Так мы дождались очередной команды: снова построились в колонну и, часам к 17, подошли к месту своего назначения. Нас обгоняли лёгкие танки – амфибии и колонны кадровых подразделений.
В непосредственной близости, в лесу, шёл сильный бой. На наших глазах, на опушке леса, подразделения развёртывались в боевые порядки и с криком «ура» вступали в лес.
Невдалеке от нас, прошла группа генералов и офицеров, что-то живо обсуждая. Нам сказали, что среди них был маршал Ворошилов.
Мы ждали свой черёд, расположившись на небольшой полянке. Вели громкие разговоры, слышался смех. Видя оживлённые, смеющиеся лица, я подумал о том, что мои товарищи никак не похожи на бойцов, которые через несколько минут пойдут в бой.
Вдруг над нашими головами, как стайка невидимых птиц, просвистела пулемётная очередь, видимо мы были в пределах обзора с вражеских позиций, а может быть это была шальная очередь. Все, в каком положении были, в том и повалились на землю.
И, странно, даже после этого все поднимались с хохотом, отряхиваясь. Видимо, смеялась сама молодость, которая не думает об опасности. Кто-то сказал: «Ребята, а ведь после боя, мы, наверное, многих не досчитаемся», и все лица сразу же стали серьёзными.
Подошёл командир взвода и приказал: «Командирам отделений назначить связных, взводу развернуться в цепь и держать со мной связь!» Я назначил связным Игоря Клинова.
Товарищи почувствовали серьёзность момента. Растерянности не было. На лицах было видно выражение решительности. Страха не чувствовалось.
Мы развернулись в густую цепь, на той же опушке, где и наши предшественники, но по команде приняли несколько правее. Больше команд мы не слышали, т.к. ружейная, миномётная, автоматная, пулемётная и артиллерийская стрельба всё заглушила. Мы двинулись почти плечом к плечу с винтовками наперевес.
Рядом со мной шёл Саша Петров со снайперской винтовкой (он был ранее подготовленный снайпер). Довольно густой лес попутал наше построение. Мы шли не останавливаясь, на сближение с противником, перешагивая через раненых и убитых.
За поредевшим лесом горела деревня «Юрки». В просветы дыма неясно была видна окраина деревни, откуда немцы вели адский огонь. Мы залегли и, стреляя, продвигались вперёд короткими перебежками. Немцы вели автоматный огонь разрывными пулями, которые в кустах производили оглушительный треск. В воздухе визжали мины, падали, швыряя тучи осколков. Я лежал на ровном месте, окапываться было не время.
Оглянувшись, я понял, что зарвался. Рядом справа, несколько позади, лежали двое бойцов с соседнего взвода с пулемётом «Дегтярёва». Из своего отделения никого не было видно, видимо, приотстали. Мы лежали, хорошо замаскированные от немцев кустами.
Глядя вперёд, у развилки трёх сосен, метрах в ста двадцати, по вспышкам, я различил немецкий пулемёт, который вёл огонь в направлении правее нас. Обернувшись, я махнул рукой нашим пулемётчикам, они подползли. Указав им цель, я приказал вести огонь. Тщательно прицеливаясь, я так же расстрелял всю обойму. Немцы отлично маскировались, стреляющих у пулемёта, сколько я ни вглядывался, было не видно. Однако их пулемёт замолк. Вдруг сзади себя я услышал крик. Оглянувшись, я увидел окровавленное лицо пулемётчика, ему касательным ранением оторвало нос. Второй номер, перевязав его, выпустил ещё несколько \коротких/ очередей, после чего попятились за кусты, и я их больше не видел.
Откуда-то слева летели пули. Лежащий слева, метрах в десяти стрелок, вскрикнув, замолк без движения. Я внимательно осмотрел высокие деревья, стоявшие слева, метрах в восьмидесяти и заметил в листве одного из них движение какого-то тёмного пятна. Меня прикрывал куст. Я понял, что это «кукушка». Дослав патрон, я тщательно прицелился и выстрелил. Автоматный огонь прекратился. Выбросив гильзу, я заметил, что обойма кончилась. Перевернувшись на правый бок, левой рукой полез в патронташ за новой \обоймой/. В этот момент по руке и бедру, как будто-бы ударили топором. Я понял, что ранен. Индивидуальный пакет, приложенный к ране, намок кровью; для перевязки он был мал.
Из вещевого мешка я достал полотенце, свернул его в несколько раз, приложил его к бедру и туго затянул поясным ремнём. Но кровь не остановил. Я почувствовал, что брюки, бельё, обе рубахи пропитались кровью.
Видимо я лежал на нейтральной зоне: сильный огонь вели с обеих сторон. Немцы засыпали целыми сериями мин. Я почувствовал, если не получу помощи, то для меня будет конец. Не скрою, здесь я почувствовал страх. Вся предыдущая жизнь промелькнула в моём сознании. Повернув, голову в сторону своих, я начал кричать, чтоб прекратили огонь, но шум был такой, что, видимо, никто меня не слышал. Вдруг справа зашевелился куст, я увидел [имя и фамилия зачёркнуты другими чернилами], он лежал неподвижно, я посчитал, что он ранен и спросил его, но он с бледным лицом не двигался и молчал. Я несколько раз окликнул его, прося помочь, но он отвернулся. В глазах у меня от потери крови стало темно, но сознание я не потерял.
После ранения, по моим расчётам прошло несколько часов. Видимо немцы оставляли «Юрки», т.к. огонь заметно утих.
Из кустов в рост вышел Миша Угольников и Бома… Они бежали ко мне. Я от радости попытался даже подняться, но в глазах потемнело и я почувствовал, что сил нет.
Миша участливо спросил, как я себя чувствую? Я отвечал, что хорошо, но идти не смогу.
Они раскатали мою шинель, положили меня на неё и волоком потащили в лес. Подошёл третий товарищ, кажется Иосиф Донской, который взял мою винтовку.
Бой затих, изредка раздавался выстрел. Немцы оставили «Юрки», об этом с жаром рассказывали подходившие товарищи. Когда их сошлось несколько человек, меня уже несли на шинели. Бома сказал мне, что я – герой и он мне завидует, товарищи поддержали его. Я ответил ему, что геройства в этом никакого нет, а им я очень благодарен за помощь и дружбу.
Все мы испытывали огромное чувство дружбы, рождённое в бою.
Так разговаривая, они донесли меня до передового медицинского пункта, расположенного на лесной поляне. Сотни раненых лежали прямо на земле. Принял меня от товарищей военврач, в петлицах которого я заметил один ромб. Он осмотрел мои раны и приказал перевязать.
Товарищи простились со мной, пожелали мне скорого выздоровления и ушли разыскивать свою роту. Больше я с ними никогда не встречался, хотя знаю, что многие из них живы и здоровы.
Ранение было тяжёлое – автоматная очередь из десятка разрывных пуль. Немцы отступили, поэтому я остался жив. Раненых грузили на грузовые автомашины и всю ночь везли просёлочными дорогами до г. Веймарна. Несколько раз нас обстреливали дорогой. Кто обстреливал в тылу? Видимо, враги, которых немцы забрасывали \и вербовали/ всеми способами.
В больнице Веймарна, все палаты, коридоры были сплошь забиты ранеными.
Картину эту описывать не хочется.

Во второй половине дня меня положили на стол хирурга. Была опасность газовой гангрены, поэтому отрезав отбитые мышцы, он приказал отправить меня немедленно в Ленинград.
Санитарный поезд прибыл в Ленинград прямо к больнице им. Мечникова.
На другое утро 17-го июля санитарным поездом я был эвакуирован в г.Челябинск, где и пролежал на излечении ровно три месяца.
Дальнейшая боевая жизнь до конца войны проходила в других армиях и на других фронтах.

TOP.zp.ua Рейтинг сайтов YandeG КиберГород.Ru - каталог сайтов. Rambler's Top100 TOPCAT.RU Каталог ресурсов Военно-исторические ресурсыCOINSS TOP100 Рейтинг Военных Ресурсов Монетки.ру TOP 100 хобби и увлечения

 

 

 

Главная

Герои

Бои

Фотоальбом

Плакаты

Вооружение

Униформа

Награды

Документы

Статьи

Музей

Ссылки

Связь

  

ПАМЯТЬ

 

Hosted by uCoz